Игроков оказалось четверо. Они были Зяблику знакомы. Кроме одного — и это бывшего домушника сразу насторожило. Очень важно было знать, кто привел новичка, не будет ли этот чернявый парень играть на чью-то руку.

Если он пришел с Шуриком, незлобивым и непутевым чадом богатеньких родителей, — никаких проблем.

Если с Мясником — говорят, этот здоровенный дядя и вправду на мясокомбинате разделывал туши, — тоже куда ни шло.

А вот если новичок, представившийся Гариком, явился вместе с Соловьем — дело тухлое.

Соловей вроде бы и не шулер, но считался настоящим асом в заведении Лимона, и Зяблик не мог припомнить случая, чтобы Соловей хотя бы раз уходил отсюда пустым. А если ещё этот Гарик будет играть с ним на одну руку…

Игра ещё не началась, и все решали, во что метать листы. Наконец сошлись на секе — этом русском эквиваленте покера.

Зяблик пристально наблюдал, как рассядутся игроки, и с удовлетворением отметил, что Гарик не сел рядом с Соловьем, а расположился между Мясником и Шуриком, причем сразу о чем-то разговорился с последним как с хорошим знакомым. Зяблику заметно полегчало.

На кон договорились ставить по баксу. Максимальная поддача — десять баксов.

Впрочем, все хорошо понимали, что это только начало.

Соловей сразу же стал обострять игру, предлагая свару на любой, пусть даже выигрышной карте. При сварах все игроки свои карты выбрасывали, ставки удваивались и листы метались по новой.

Но так или иначе, игра часа три шла примерно на равных. То один снимал свару, то другой. Самую крупную свару взял Зяблик — восемьсот баксов! Повезло, пришло «дубовое очко» — тридцать одно. Это при максимально возможных тридцати трех очках!

И тут свары приобрели практически перманентный характер. Соловей просто не открывал своих карт и предлагал варить не глядя. Его пример воодушевил и молодого Гарика. Они сварили с Соловьем несколько раз подряд, не раскрывая карт. Все, естественно, доставляли, как и положено, полкона. К тому времени и максимальный потолок поддачи дошел до тысячи гринов.

И вот свара достигла десяти тысяч баксов — рекорд за этот вечер.

У Зяблика екнуло на сердце, и он полагал, что не у него одного.

На раздаче был Гарик (слава богу, не Соловей!). Он аккуратно перемешал фишки и, как требуется, положил их на стол.

Снимал Мясник. Он разложил колоду на три части, потом по-разному сложил их и подровнял.

Первым поддавал Шурик. Он бросил на стол сто баксов. Соловей покрыл эти сто и добавил тысячу.

Зяблик понимал, что, какая бы масть к ним ни пришла, они при такой сваре свои листы не сбросят. Будут темнить и понтовать до последнего. Конечно, не скинет фишки и он, но что у него все-таки на руках? Зяблик медленно, одну за другой, как это делают все заядлые игроки, вытягивал свои три карты. И у него потемнело в глазах: двадцать шесть очков! На такой сваре — неслыханная удача! Он закрыл тысячу баксов Соловья и доставил ещё столько же.

Теперь слово было за Мясником, который пребывал в явном затруднении. Наконец, тяжело вздохнув, он бросил свои карты в колоду.

Осталось только четверо претендентов на лежащую на столе кучу баксов.

Теперь решение надо было принимать Гарику. Если он хотел продолжить игру, ему следовало закрыть и тысячу баксов Соловья, и столько же Зяблика. Он это сделал совершенно спокойно и добавил ещё тысчонку.

Шурик побелел — под него поддали уже три штуки.

— Хер с вами, — прошипел он и врыл листы.

Осталось трое.

Соловей, под которого шло две штуки баксов, закрыл их и добавил ещё одну.

И Зяблик почуял неладное. Походило на то, что он попал под раздачу и теперь его раскручивают. Но если бы ему сдали тридцать два, то было бы все ясно — значит, у кого-то тридцать три. Но почему же эти ребята нарезали ему какие-то двадцать шесть? Может быть, ещё не все потеряно?

Сейчас под него идут две тысячи, ну что ж, Зяблик ответит, из игры не выйдет.

Следующий ход был Гарика, который добавил ещё штуку, а Соловей эту штуку закрыл и добавил вторую. И тогда все стало ясно — Зяблик попал под раскрутку. Эти двое — Соловей и Гарик — играли на одну руку. В таких случаях у кого-тоиз них уйма очков, а второй — вообще пустой, но из игры он не выйдет, а будет все время поддавать. В этом случае третья сторона, в данном случае Зяблик, просто вскрыться не может, таковы жестокие правила секи. Впрочем, они перед игрой договорились, что в этом случае можно выставить десятикратную сумму против той, которую ты должен закрыть, и тогда все будут обязаны показать свои карты.

Сейчас Зяблик опять должен закрыть две тысячи, но что толку, если даже он их выставит, раскрутка-то будет продолжена!

И вдруг у него мелькнула отчаянная мысль: а что, если и Гарик, и Соловей понтуют! Нет у них на руках хорошей масти, и они просто хотят выбить его из игры за счет раскрутки!

Но где же ему взять двадцать тысяч, чтобы заставить их вскрыть свои карты? Он с надеждой посмотрел на Шурика, тот сразу отрицательно замотал башкой.

Тогда Зяблик обернулся к Мяснику:

— Может быть, пополам? — То есть он предложил Мяснику выложить двадцать штук, а в случае удачи — забрать половину свары. А та уже перевалила за тридцать штук.

Мясник взял у Зяблика протянутые ему карты и стал думать. Думал он долго, но в конце концов вернул листы назад.

— Тогда, может, одолжишь двадцать штук? — севшим голосом спросил у него Зяблик.

— Когда отдашь? — флегматично поинтересовался Мясник.

— Послезавтра. — Зяблик старался, чтобы его голос звучал как можно увереннее.

— Если не отдашь в срок, на счетчик ставить не буду. Просто закопаю.

Мясник бросил на стол требуемую сумму.

— Я вскрываюсь, — дрожащим голосом объявил Зяблик, предъявил свои двадцать шесть очков и положил деньги Мясника в кон.

Гарик молча, не вскрывая, выкинул свои карты в колоду.

Соловей с сочувственной улыбкой, которая ему очень шла, предъявил двадцать семь очков.

— Через сорок восемь часов закопаю, — угрюмо повторил Мясник. — Если бабок, конечно, не достанешь.

«А где же мне их действительно взять?» — пронеслось в голове у Зяблика. И тут он вспомнил статью в «Криминальном вестнике», что за информацию об убийце Бориса Бабурина сообщество банкиров обещало миллион долларов.

«Сдам Албанца», — тут же решил Зяблик. Но, впрочем, у него ещё оставалось сорок восемь часов.

Антон

Вчера Антон обследовал всю трассу от Москвы до Кимр, и у него родился план, который он, впрочем, и сам считал не слишком надежным. Но другого способа проникнуть в «мерс» — бронированный, если верить Петру, — он не нашел.

Рано утром Антон пошел за грибами. Родившись в деревне, он тем не менее терпеть не мог «тихую охоту», но все же за два с половиной часа кое-как покрыл дно корзины грибами, напоминавшими съедобные. Их было, конечно, маловато, но Антон под дары леса напихал всяких тряпок. И ещё кое-что припрятал.

На местной барахолке он обзавелся вполне сельским прикидом — сапоги, «почти не ношенные» (если верить продавцу), замасленные штаны, видимо, местного механизатора, а также вполне приличную штормовку. Ну а главное, приобрел оранжевый жилет дорожного рабочего. Кроме того, здесь же купил лопатку наподобие саперной.

Вернувшись домой, в избушку лесника, он стал готовить себе завтрак. Сделал яичницу с колбасой, густо нарезав в блюдо лука.

Кофе варил в жестяной кружке, с которой не расставался на Балканах и прихватил с собой в Россию.

Покончив с завтраком, в очередной раз проверил оружие. Потом оседлал свою (точнее, Зябликову) «хонду» и двинулся на трассу.

Антон проехал мимо дорожного знака поворота на Кимры и загнал мотоцикл в близлежащий лес.

Здесь он стал дожидаться зуммера мобильника.

Звонок последовал, как и ожидалось, в десять. Информация неведомого агента в передаче Петра Федоровича подтвердилась: клиент выехал в предполагаемой машине в предполагаемое время с предполагаемой охраной.